Я лежал в постели с симпатичной молодой девушкой и испытывал некоторую неловкость: мне не о чем было с ней поговорить.
         – Тебя не смущает, – начал я, – духовная разобщенность между нами?
         – Ты всего лишь меня выебал, все нормально.
         – Я понимаю, но все же… эта пропасть между нами. Она меня пугает.
         – Мой милый, твоя проблема в том, что ты слишком романтичен. Обыденные вещи ты хочешь видеть как нечто возвышенное и наполненное глубоким смыслом. Почему мы не можем просто поебаться? Без метафизики, без диалектики Гегеля, без cogito ergo sum, все это не очень сексуально, согласись.
         – Ну, знаешь ли, я был воспитан на представлении о том, что союз мужчины и женщины – это священный союз.
         – Я бы сказала, соитие.
         – Да ну тебя.
         – Ты еще и Блока, наверное, в школе читал. А ты знаешь, что свою жену он вообще не ебал?
         – Ну прекрати.
         – Ему это было неинтересно. Гораздо охотнее он занимался этим на стороне.
         – А твоя проблема в том, что ты слишком озабоченна.
         – Мой милый, подумай сам: если бы мы с тобой трахались под музыку эпохи романтизма, мы делали бы это восторженно-меланхолично. Я бы умерла от смеха.
         – А если бы мы трахались под музыку эпохи модернизма, это было бы агрессивно-патетично.
         Она засмеялась.
         – Я где-то слышал, что Болеро Равеля повышает сексуальное влечение.
         – Кажется, это было в каком-то фильме.
         – Ты не помнишь название?
         – Нет.
         Тут я вдруг понял, что я не помню, как ее зовут. То ли Кристина, то ли Карина.
         – Кристина…
         – Как ты меня назвал? Я Карина!
         Она легонько пнула меня ногой. Так и знал, что не Кристина.
         – Я теперь, – она изобразила обиженный голос, – буду звать тебя Андреем.
         – Это почему же?
         – Потому что ты похож на одного моего бывшего, которого зовут Андрей. Мы с ним до сих пор общаемся. Он такой хороший.
         – Да пошла ты, знаешь, куда?
         – Только не говори мне, что ты меня ревнуешь. Он не помнит, как меня зовут, и он меня ревнует. Такого я еще не видела!
         – Это потому, что мужчина по своей природе собственник.
         – А тебе не кажется, что своим собственничеством ты ущемляешь мои женские права? Если ты меня ебешь, это еще не значит, что ты имеешь право на меня посягать. Я, между прочим, феминистка.
         – Была бы ты феминистка, у тебя везде были бы волосы. А я вообще нигде не нашел.
         Она засмеялась.
         – Ну и что, я сделала свой свободный выбор. Без волос мне намного комфортнее, да и тебе приятнее.
         – Лично я не имею ничего против растительности. Раньше ведь как-то с этим жили. Сомневаюсь, что какая-нибудь Анна Бретонская брила себе ноги, а уж ее служанки и подавно.
         – Почему ты никогда не можешь избавиться от исторической относительности и сконструированной обусловленности? Никто не просит тебя сейчас ложиться в постель с Анной Бретонской. Ты должен жить здесь и сейчас, но вместо этого ты создаешь некий несуществующий конструкт, которым ты руководствуешься. Ты сам должен решать, что тебе нравится или не нравится, а не смотреть на прошлое или на своих друзей или кто там сейчас президент Соединенных Штатов.
         – Никто не может избавиться от исторической обусловленности. Даже если ты вещь в себе, ты подвластна конъюнктуре хотя бы потому, что какой-то субъект тебя воспринимает.
         – Но восприятие – не значит воздействие.
         – И тем не менее при восприятии возникают субъектно-объектные отношения.
         – Хотеть со мной переспать это не то же самое, что действительно это сделать.
         – Идеалисты с тобой поспорили бы.
         – Все идеалисты – гондоны и фашисты. Взять хотя бы Хайдеггера.
         – А ты что, материалистка?
         – Я онанистка.
         На этом наш платоновский диалог зашел в тупик.
         – Почему молодежь, вместо того чтобы отвечать на серьезные вопросы, отделывается от них тупыми шутками и засирает себе голову мемами и Тиктоком?
         – Ты говоришь как дед.
         – Я и есть дед. Мне уже не 15 лет.
         – А сколько тебе?
         – 21.
         – О-о-о, ну тогда все ясно.
         – А тебе сколько?
         – 14*.
         – Очень смешно.
         – Я просто рано сформировалась.
         – Ты очень неплохо сформировалась.
         – Спасибо!
         – И все же. Тебя не беспокоит, что молодые люди в наши дни предпочитают уходить от вопросов, которые им все назойливее ставит общество, нежели искать на них ответы?
         – Меня беспокоит, что ты не предъявил QR-код при входе в мое влагалище.
         – Ну вот опять.
         – А чего же ты хочешь? Если ты протестуешь, иди покричи на площади, и твоя потребность будет удовлетворена.
         – Да ты сама в это не веришь.
         – Потому что оппозиционеры уже лет пять как не в моде.
         – А кто сейчас в моде?
         – BTS.
         – Вот уж чего не могу понять, так это современной моды на южнокорейскую культуру. Ты в курсе, что Южная Корея лидирует в мире по количеству самоубийств на душу населения? Я уж не говорю об их общественных предрассудках и жесткой социальной стратификации, что, в общем-то, соответствует восточному менталитету. Но, по-моему, все это не очень-то полезно для нашего подрастающего поколения.
         – Зато у них мальчики красивые.
         – А своих мальчиков у вас нету?
         – Своих еще попробуй найди.
         – Ну ты же нашла.
         – Если бы я знала, что ты окажешься таким занудой, я бы от тебя убежала.
         Мы помолчали.
         – А я один раз поцеловалась с девочкой.
         – И как тебе?
         – Мне не понравилось. А теперь я буду спать, и не вздумай меня будить. Если тебе станет скучно, почитай Википедию. Доброй ночи, Андрюша.
         – Доброй ночи, Кристина.

         2021

*Опережая вопрос любезных читателей, скажем, что девушке было точно больше 18-ти, и это было первое, в чем убедился наш герой, прежде чем предаваться постыдному разврату. В действительности же ей было 23.