Влекомый страстью к истине, в Саис
Пришел однажды юноша, который,
Стремясь постигнуть тайную науку
Египетских жрецов, уже прошел
Немало ступеней к высотам духа;
Но рвался он вперед неудержимо,
Учитель отвечать не успевал
На все его вопросы. «Чем владею, —
Твердил он, — если не владею всем?
В познанье есть ли много или мало?
Ведь истина — не чувственная радость,
Которой мы, как суммою, владеем:
Порою — меньшей, а порою — большей.
Нет! Истина от века неделима!
Из радуги возьми лишь цвет единый
Иль из гармонии единый звук —
И ты ни с чем останешься, погибнет
Прекрасное единство красок, звуков».

Однажды, так беседуя, они
Вступили в одинокий круглый зал,
Где юноша увидел изваянье,
Покрытое завесой; с изумленьем
Учителя спросил он: «Что таится
Здесь под покровом этим?» И в ответ
Услышал: «Это — истина». — «Возможно ль? —
Воскликнул он. — Я к истине стремлюсь,
А здесь она таится под завесой?»
«Об этом ты спроси богов, — сказал
Ему учитель. — Ни один из смертных,
Так боги молвят, да не смеет тронуть
Священной ткани дерзостной рукой,
Пока ее мы сами не поднимем.
А если человек сорвет ее,
Тогда...» — «Тогда?..» — «Он истину узрит, —
«Какой оракул странный! Неужели
И ты, ты сам не поднял этой ткани?» —
«Я? Никогда! И даже искушенья
Не испытал ни разу...» — «Я не в силах
Тебя понять. Ведь если отделяет
От истины лишь тонкая завеса...» —
«Но и закон! — прервал его учитель. —
Весомее, чем мнишь, завеса эта.
Она, поверь мой сын, для рук легка,
Но тяжела для совести людской».
В раздумье юноша домой вернулся.
Томясь познанья жаждою, без сна
Он мечется, горя, на душном ложе
И в полночь вдруг встает. Неверным шагом,
Непобедимой силою влеком,
Подходит к храму. Здесь, легко и ловко
Одолевая стену, он с нее
Соскакивает прямо в круглый зал.
Достигнув цели, он стоит во мраке,
Со всех сторон объятый тишиной,
И мертвое безмолвье нарушают
Лишь отзвуки шагов по гулким плитам.
Мерцая, через купол проникает
Голубовато-белый луч луны;
И, словно бог, спустившийся на землю.
Под сумрачными сводами блестит
В таинственном покрове изваянье.

Подходит он, дрожат его колени,
Рука сама уж тянется к святыне,
Как вдруг его пронзил озноб и жар,
И он рукой незримою отброшен.
«Несчастный, что ты хочешь сделать? — так
В душе его взывает верный голос. —
Ты божество задумал испытать?»
«Да не коснется этой ткани смертный,
Пока ее мы сами не поднимем», —
Так рек оракул. Но не он ли молвил:
«Покров поднявший — истину узрит?»
Нет, будь что будет, я его сорву!
И громко крикнул он: «Хочу увидеть!» —
«Видеть!» —
С насмешкой гулко повторило эхо.

Так он воскликнул и сорвал покров.
«И что ж, — вы спросите, — ему открылось?»
Не знаю. Только полумертвым, бледным
Он утром найден был у ног Изиды.
О том, что видел он и что узнал,
Он не поведал никому. Навеки
Он разучился радоваться жизни;
Терзаемый какой-то тайной мукой,
Сошел он скоро в раннюю могилу...
«О, горе тем, — твердил он неизменно
В ответ на все расспросы, — горе тем,
Кто к истине идет путем вины!
Она не даст отрады человеку».

Фридрих Шиллер (перевод Ефима Эткинда)